Нынешняя календарная близость Дня Победы и Пасхи порождает странные ассоциации. Дело в том, что никто так много не думал о Боге, не апеллировал к Богу, как люди, прошедшие мировые войны. Действительно, вместить в себе одновременное существование в мире газовых камер и Бога легко лишь людям без воображения, людям эмоционально глухим и… людям, которых так сильно успокаивают строчки (Библии ли, какие-то иные), что они могут и не заметить трупного запаха. И терпят его почти играючи, почти с гармоничной улыбкой на устах.

Можно лишь представить, как горячи были миллионы молитв, которые возносились в военное время к Богу. Молитв, которые остались без ответа. Молитв, про которые некому рассказать. У нас много книг о войне, но нам трудно представить, как звучали эти молитвы, их никто не записывал, их не скидывали в Фейсбук.

Советские мемуары традиционно атеистические. И проблемы Бога, мирового и домашнего зла, как правило, не обcуждалась в них. Тем более: в нашем сознании Победа означает, что добро победило зло, и все будто бы в порядке.

В Европе люди существовали в несколько другой системе координат и ценностей. В нашем случае воспользуемся тем, что у нас была своя домашняя Европа. Попытка вместить Бога и войну в свою измученную страдающую голову – довольно часто стержневая идея в послевоенных мемуарах жителей западной Украины. К слову, эта часть Украины, не поверите, край в былом на удивление мультикультурный и космополитический. Сразу хочу успокоить любителей традиционных «хохлосрачей» – в качестве материала для статьи взяты не мемуары «бандеровцев» (хотя и это интересно), и даже не украинцев по национальности. То есть, определенная часть читателей может расслабиться, перейти на другую ветку.

«Молись, Господи, мы уже близко…»

Интересно познакомиться с религиозными мировоззрениями, выкованными не в семинариях, а в концлагерях. Мало кто знает, что известный европейский поэт Пауль Целан, лауреат престижной премии Георга Бюхнера (лауреатом этой премии был, например, Генрих Белль) родился и прожил половину жизни в Украине. В своих письмах из концлагеря Целан он пишет о том, что воспринимает людей, как кукол. Это не метафора. Потому что у этого человека был странный опыт жизни. В 1940 году, когда на Буковину пришли советские солдаты, ему угрожала если не смерть, то ссылка в Сибирь (есть такая дата 13 июня 1941 года – день массовой высылки социально чуждых элементов) и конфискация имущества. В июле 1941 пришли другие люди, не имеющие к первым никакого отношения, с радикально другими взглядами, и Целана с семьей отправили в лагеря. Ни те, ни другие не знали его лично, никто не испытывал к нему ненависти. Но им всем почему-то была нужна его смерть. Было отчего заподозрить, что это не люди, а куклы.

Дело то собственно не в политике. А в каком-то дефекте бытия. Того, кто двигает этими куклами, Целан фамильярно называл «кукольный Папа». Позднее, когда он стал поэтом, он оформил свои претензии не только к людям, но и к Творцу: «Молись, Господи, мы уже близко…» - так звучит первая строка одного из известнейших его стихотворений (мы - имел ввиду Целан, - жертвы войны и лагерей). В этих строках если не угроза, то желание разобраться и как можно быстрее. Строка эта не случайная, она стержневая для его творчества. Характерно, что Целан не воспринимал итог войны как свидетельство победы добра над злом. Зло осталось, оно живет - был уверен он. Уже после эмиграции в Париж и среди победителей, и среди обывателей часто замечал он латентных палачей, которым просто « не посчастливилось» реализовать себя. Нам трудно понять эту непобедную психологию. Но при хоть небольшом даре воображения можно представить, что именно чувствовал этот человек. Стоит лишь немного напрячься и представить, что несколько лет подряд вас пытаются убить очень разные люди, которые вас не знают.

Храм на крови

86-летняя аптекарша Марта Блюм, канадская гражданка, а когда-то жительница Украины решила поделиться своими воспоминаниями. История почти для Гиннесса, потому что, несмотря на столь позднее начало литературной карьеры, Блюм умерла известной писательницей. Ее наследие – мемуарные романы. Несмотря на долгую и довольно удачно сложившуюся послевоенную судьбу, война осталась ключевым событием для мировоззрения Марты. Война для нее начинается с любви, она влюблена и думает о ступнях, волосах, плоском животе любимого. Она вся погружена в любовный туман и лишь через несколько недель замечает, что на улицах звучит немецкая речь. И не понимает, зачем приходят эти люди, что им нужно. Зачем они занимаются глупостями. Интересно, насколько люди живут в своем что ли коконе, и как нелепо и никчемно для них выглядят страсти «большого мира». К слову, победу советского оружия Марта тоже не могла воспринять с безраздельным энтузиазмом. Хотя, безусловно, была рада этой победе, так как она спасла жизнь ей и ее близким. Но за несколько месяцев до войны советские солдаты конфисковали у ее семьи дом и аптеку. Мы можем упрекать Марту в политической слепоте. Но понять, почему у нее не застыла улыбка на устах – нетрудно.

После войны у Марты остался религиозный пунктик: мир выстроен на крови, на жертве. В детстве няня рассказывает ей историю о каменщике Маноло, который не может выстроить самый красивый храм, и в видениях ему приходит понимание, что в этот храм он должен замуровать самое дорогое (свою жену) и только тогда храм будет таким, как он хочет. «Не надо, не надо жертвы», - попросила тогда маленькая Марта свою няню. И всю дальнейшую жизнь вспоминала эту страшную легенду. Жертвы войны так и не дали ей покоя. И в старости Марта просит у бытия: «Не надо жертв». Она хотела бы воскресить всех, кто зачем-то вмурован в стены храма новой послевоенной жизни.

Гитлер как повод явить миру обывателя

Вильгельм Райх – известнейший психоаналитик, тоже выходец из Украины. Его книги сжигали и в нацистской Германии, и в маккартистской Америке (по приговору суда). Ими же кидали в полицейских парижские студенты с баррикад в 1968 году. Травматический опыт Райха тоже кардинально поменял его мировоззрение. Как психоаналитик, он полагал, что Гитлер был лишь поводом для того, чтобы явить миру ненормальность обывателя, среднего человека, изуродованную психику гражданина вроде бы цивилизованной страны. По мнению Райха, продолжается не только воскресение Христа и обещание, что он отныне с нами ( Ев. от Матфея 28 глава «Я с вами во все дни до скончания века»)… Но уже христианская история человечества - скорее, символ вечного, непрекращающегося распятия Христа, причем имеется в виду вовсе не преследование Церкви, а вообще распятие жизненной энергии, творческого порыва. Потому что Райх понимал Христа именно как воплощение творческого порыва, жизненной силы. И, наоборот, творческий порыв, как некое проявление Божественного начала. Ужасное видение это вечного распятия – трагическое мироощущение, от которого Райх не только не смог избавиться, но чем далее, тем больше ему казалось, что дело обстоит именно так.

О подавляющем меньшинстве

Можно говорить, что верным идее гармонии бытия, постоянного Божественного присутствия, осталось подавляющее меньшинство из тех, кто прошел жернова мировой катастрофы. Оно вправду подавляющее, потому что осознание того, как мало людей сохранили в себе это чувство, – подавляет. Тоже выходец из Украины, член общества « Мемориал», довольно известный московский писатель Вернон Кресс (австриец по национальности), удивляет своей такой верностью даже в мемуарах о лагерях ГУЛАГа, которые он прошел. «Даже там жизнь, и некое присутствие справедливости», - уверен писатель. И он выковал эту свою уверенность в гармоничности в концлагере. И постарался сделать свою жизнь светлой, незлобливой. Но кто может с уверенностью сказать, какая стратегия, какое видение ближе к истине?

Война убивает души. И для многих даже после Победы, если говорить образно, продолжалась, увы, не Пасха, победа добра над злом, жизни над смертью, а вечная Страстная Пятница. Но этот трагизм тех людей кажется порой более продуктивным, нежели сентиментальная радость.